«Нора»

Интерес наших режиссеров к "Норе" не вполне понятен. Уже приходилось писать о том, что "Кукольный дом" устарел безбожно. Вся интрига "Норы" строится на том, что, спасая больного мужа, когда-то Нора заняла деньги на его лечение и наивно подделала подпись умирающего отца, которого не хотела ничем потревожить. Деньги Нора много лет исправно и самоотверженно отдает, играя перед мужем роль мотовки и откладывая копейки. Долг уже почти покрыт. Тем не менее уволенный ее мужем из банка служащий Крогстад шантажирует семью поддельной распиской. В момент, когда слово "честь" занесено в Красную книгу, а любая поддельная подпись в три минуты может быть заверена гербовой печатью, едва ли страдания малютки Норы и честного директора банка Хельмера могут оказаться близки нашему зрителю.

Нора уходит "делать себя". Но сегодня этот ее шаг выглядит траченным молью жакетом прапрапрабабушки-народоволки

С другой стороны, столкнувшись с буржуазной ограниченностью и трусостью мужа, Нора уходит из дома, оставляя троих малолетних детей, ибо мать, подделавшая подпись, может дурно повлиять на малюток в нравственном смысле. Этот ход даже по молодости лет внушал мне сомнения (оставить детей может действительно только порочная женщина, тем более что оставляет она их Хельмеру, ничтожность которого доказана всем ходом пьесы так же, как доказано и благородство самой Норы), а уж сегодня у этой темы столько иных акцентов...

С третьей стороны, Нора уходит "делать себя", становиться суверенной личностью. Но сегодня этот ее шаг выглядит тоже... траченным молью жакетом прапрапрабабушки-народоволки.

Все это сомнительное построение едва ли имеет нынче какой-то смысл. Тем более - морально-нравственный (а именно морализаторства в пьесе - море, оно плещется в каждой фразе и выходит из берегов в монологах: 150 лет назад феминистические ростки были острейшей темой, а театр чувствовал в себе силы бороться с ложной социальной моралью).

Но есть театральная легенда. Есть роль. И появляются спектакли, использующие, впрочем, "Нору" скорее не как драматический материал (уж больно все наивно!), а как фактуру для стилизации. В прошлом сезоне Михаил Бычков поставил "Кукольный дом" в "Белом театре" при музее Ф.М. Достоевского, изящно превратив пьесу в стильную "немую фильму" (гламур начала века), недавно в Москву привозил свою радикальную "Нору" Томас Остермайер: у него это комфортабельный мир дома Хельмеров и его респектабельно-кукольные обитатели - гламур нынешних дней, а в финале Нора разряжает в мужа автоматную очередь и топит его тело в аквариуме (женское самосознание за 150 лет эволюционировало!).

Теперь "Нору" поставил Александр Галибин, оформила Марина Азизян. "Ускользающая красота" - мир этого спектакля. С первых секунд в холодном царстве дома движется, трагически молчит серьезная, гордая, поразительной красоты женщина, в сознании которой идет тихий диалог с миром людей, к которому она странным образом почему-то принадлежит, состоя замужем за ничтожным, вздорным, мрачновато-неврастеническим, амбициозным Хельмером (Дмитрий Воробьев). И это бы ладно, так бывает в нашей многотрудной жизни. Но почему эта выдающаяся женщина, понимавшая, что, спасая мужа, поступала вполне нравственно, теряет сознание и искренне перестает общаться с детьми, поверив в то, что может испортить их своей безнравственностью, - все это понять решительно невозможно. Мотивации сбиты окончательно. Ирина Савицкова - чистая Федра, а ее называют белочкой и шалуньей, и ей надлежит в финале уйти из дома, чтобы стать той самой крупной личностью, какой она явлена нам с самого начала.

Холодно-голубоватый свет сменяется розово-теплым, и становятся видны солдатики, мишки и, конечно, куклы, поскольку дом - кукольный. Этот дом заполнен мягкими игрушками, а его хозяйка - жесткая, статная, сдержанная, погруженная в себя. И когда Нора-Савицкова обнимается с большим мягким медведем, это полная несоединимость противоположных природ. Такую Нору едва ли представишь с детьми, она движется под серебряный перезвон звуковых льдинок, как будто ей аккомпанирует шкатулка Снежной королевы. Или она сама - Снежная королева, которую оторвали от слова "вечность", озаботив земными делами типа поддельного векселя с совершенно другими словами... И что ей тогда падать в обморок? И метаться, выковыривая шпилькой из почтового ящика письмо Крогстада? И ждать чуда, веря, что муж не предаст ее, поддержит, оценит давний акт самоотвержения?

Приходит мысль о том, что Нору должна играть травести. Или инженю. Условно говоря - Чулпан Хаматова. Тогда импульсивность, детская непосредственность, сердечный порыв - спасти мужа и оберечь отца, не думая о юридических последствиях, - все это получит хотя бы какое-то обоснование, прорисуются мотивы. Тогда есть что играть, куда взрослеть, с каким миром сталкиваться. В спектакле Галибина мир с первых секунд у ног этой Норы, и вся история превращается в ее дефиле, украшенное изысканными костюмами...

Во втором акте дом пустеет, исчезают игрушки, по голым стенам ползают тени. А в финале, когда Нора решается высказать Хельмеру все, что думает об их жизни, и объявить о своем уходе, - рабочие сцены начинают постепенно разбирать декорацию, и герои оказываются на голой сцене. Мало того, что это довольно плоская метафора (развал дома), но это еще и прямая цитата из эфросовского "Месяца в деревне", в финале которого, как известно, под 40-ю симфонию Моцарта разбирали декорацию...

Спектакль Александра Галибина красив холодной красотой и высекает мало содержательных искр. Мы любуемся красотой Ирины Савицковой. А это ли - предмет драматического театра с его перепадами, как завещал Аристотель, от несчастия к счастью и наоборот? В состоянии созерцания мы пребываем три часа - и выходим из безвоздушной лаборатории на воздух живой жизни. Впрочем, режиссер и не скрывает, что это - лаборатория: над сценой висит абажур, напоминающий лампы в операционных. И каков итог этой художественной операции? Мертвый дом спектакля с самого начала вряд ли подлежал реанимации.

Два сезона программы "Новая жизнь традиции", объявленной Валерием Фокиным как худруком и поддержанная Александром Галибиным как главным режиссером, озадачили: неясно, что такое традиция, но еще более неясным предстает в спектаклях Александринки представление о жизни. Ладно бы - о новой жизни, нет, просто - о жизни.
 

Марина Дмитревская // "Российская газета" - Федеральный выпуск №3790